История керамики: бурлящий источник, контаминация и нафталин академизма

Надо сказать, что Янаги высосал свою идею не из пальца. Уже говорилось, что происходившая с конца XIX века смычка Востока и Запада, представленная в контаминации материальных и идейных составляющих различных цивилизационных платформ, в Японии оказала огромное влияние на все стороны как личного, так и общественного бытия. Янаги не остался в стороне: припав к бурлящему источнику необычных и свежих европейских мыслепостроений, он от души оттуда нахлебался.

В то время в Старом Свете в большой моде были британские прерафаэлиты. Эти специальные художественные натуры начали с того, что объявили всю живопись «после Рафаэля» застойной фигней и призвали вернуться к истокам; отринув нафталин академизма, они бросились в объятия натуры и натурализма – во всех смыслах (причем делали это настолько вдохновенно, что, к примеру, одна барышня, позировавшая для изображения уже переставшей пускать пузыри Офелии, чуть было сама не потонула, простудилась, обиделась и выставила писавшему ее художнику здоровенный счет за медобслуживание). Такой подход народу понравился, и у новаторов появились последователи – и не только в живописи, но и в других областях искусства. (Причем эти самые последователи увлеклись настолько, что в своих исканиях заехали в совершенно несусветные дебри: на прерафаэлитской почве выросли такие обладатели больших тараканьих поселений в голове, как литераторы Уайльд и Суинберн, такой (тоже талантливый и вполне прибабахнутый) художник, как Обри Бёрдслей, а также современная художественная фотография, Толкиен и хиппи. Но не об этом речь).

В этой разнообразной и буйной тусовке внимание Янаги (помимо всего прочего) привлекло ее ответвление – «Движение искусств и ремесел» («Артс энд Крафтс»), закоперщики которого решили дать бой бездуховности и бездушию современного омашиненного декоративно-прикладного искусства. Долой фабрично-поточное производство, объявили они: будем делать все ручками, как в старые времена. И никакого ширпотреба: пусть на коленке и примитивно, зато уникально и с душой. А то, понимаешь ли, настоящей, кондовой красоты в мире победившего капитализма совсем не осталось, а посему моральные устои общества обветшали, здоровье нации уже на пределе, так что пора лечиться – исконными, народными средствами.

Вот это – да, согласился Ямаги, вот это – то, что нужно. Идея хороша, надо ее обработать, отработать и приспособить к японским реалиям. Берем буддизм, определяем путь – тарики, а также не забываем о том, что мы все – сыны Ямато, то есть нам должно быть присуще понятие приоритета коллективного духа, неэгоистичности, в том числе и в творчестве: только забыв о любовании собственным «я», можно достичь красоты, то есть совершенства. И поменьше заводских конвейерных линий!

(Тут необходимо заметить, что в рамках мингэя Янаги уделял внимание не только гончарному производству: например, он написал несколько работ по поводу красоты и исключительного эстетизма васи – сделанной вручную японской бумаги, где на все лады прославлял ее простоту, естественность и душевную, так сказать, теплоту. Кстати, к керамике эта бумага тоже имеет  отношение – опосредованно, через чайную церемонию: салфетки, однако. Нельзя же, право слово, во время такого дела руки чем попало вытирать).