…Ниже было сказано, что японский фарфор, пользовавшийся большой популярностью в Европе, в Старый Свет попадал в количествах, недостаточных для удовлетворения спроса в среде фанатов дальневосточной экзотики.
| Виновниками подобного грустного положения вещей стали, как всегда, в первую очередь носители эвфемизма «западные партнеры» – точнее (опять-таки, как всегда), англосаксы. Дело в том, что европейцы объявились в Японии еще в середине XVI века – это были португальцы и испанцы. Обитатели островов приняли их довольно благосклонно: в тот момент в их стране все подряд бились за власть; там и сям стенка на стенку сшибались толпы недовольных друг другом головорезов, шли массовые увеселительные побоища, «рука бойца колоть устала», а посему привезенные гостями новехонькие мушкеты и пушки были восприняты широкой самурайской общественностью весьма благосклонно. Дружить так дружить: предоставив материальные подтверждения своего уважительного отношения к островитянам, европейцы предложили улучшить духовную составляющую японского быта, для чего произвели высадку миссионерского десанта. Как ни странно, аборигены принялись охотно креститься – как крестьяне, так и феодалы. И все было бы ничего, но вслед за католиками-испанцами появились люто ненавидевшие их протестанты – англичане и голландцы… Гонения на христиан начались еще при Тоётоми Хидэёси, но когда начальником всея Японии стал суровый сёгун Токугава Иэясу, то они приобрели характер массовых репрессий. В советниках у него завелся англичанин, некий Билл Адамс, который настолько прожужжал все уши всесильному правителю по поводу нехорошести коварных обитателей Пиренеев, которые якобы хотят захватить Страну Восходящего Солнца, что тот, подстрекаемый своим дружком, насупил брови, выгнал христиан-католиков пришлых и начал резать доморощенных. Иезуиты и их японские подопечные не остались в долгу и тоже капали на мозг самурайскому начальству по поводу скверных намерений англичан и голландцев; все это привело к тому, что внук Токугавы Иэясу, сёгун Токугава Иэмицу, которому такое дело надоело хуже японской маринованной редьки, вообще плюнул на религиозную толерантность, запретил всякое христианство под страхом смерти, выгнал всех иностранцев из Японии, изолировал страну от остального мира, а для внешней торговли выделил один-единственный порт – Нагасаки. Точнее, даже не сам порт: в бухте насыпали маленький искусственный остров, Дэдзима, и только там (дабы нога варваров не ступала на священную землю Ниппон) разрешили обосноваться единственным из европейцев – голландцам. Подобная преференция последователям кальвинизма была предоставлена потому, что они участвовали в подавлении так называемого Симабарского восстания (это когда японские христиане-католики, отстаивая право на вероисповедание, положили более десяти тысяч самураев; мятеж был подавлен, около сорока тысяч местных христиан жестоко казнили, а голландцы палили из корабельных пушек). Вот так и получилось, что качественная японская керамика попадала в Европу в весьма небольших количествах; но мастера-то продолжали работать, и их изделия имели спрос на родине, тем более что фарфор фарфором, однако мрачноватым от природы сынам Ямато всегда как-то ближе было нечто менее вычурное: им хотелось раку и прочих воплощений ваби-саби. Так что пока пионер японского фарфора мастер Рю Сэмпай, столь удачно упавший в чудесную каолиновую лужу, увлеченно копошился там в поисках новых идей, другие гончары пошли в обход. Нету под рукой каолина – не беда: сделаем фаянс. Обитавший в районе Киото великий керамист Нономура Нинсэй не бродил уныло по окрестностям, а прилежно изучал работы старых мастеров – к примеру, асов производства уже упоминавшейся керамики «пепловой глазури», из которой в мастерских Бидзэна позже, в XIII веке, произошла техника «якисимэ». Подобная продукция имела исключительно твердый, но достаточно тонкий «каменный» черепок; поэкспериментировав с ингредиентами формовочной массы, Нинсэй и получил фаянс. Фаянсовая посуда не была такой красивой, прозрачной и изысканно хрупкой, как фарфоровая, зато гораздо более практичной; Нономура Нинсэй прославился как непревзойденный мастер росписи сосудов. Кроме того, он чрезвычайно умело наносил на необожженные изделия глазурь, которая потом прихотливо – в соответствии с принципами ваби – расплывалась по поверхности готовых чашек и тарелок… Традиции знаменитого гончара продолжили его ученики, одним из которых был не менее прославленный Огата Кэндзан… Автор статьи: И. Потапов. | 
|
