…Как уже говорилось, в керамике принцип ваби для японцев всегда был, что называется, священным; для европейцев преклонение сынов Ямато перед предметами, являющимися материальным воплощением этого самого принципа, иногда кажется чем-то малопонятным. К примеру, немудреная с виду чашка (с собственным именем «Фудзисан»), изготовленная мастером Хонами Коэцу, в Японии считается самым великим произведением в стиле раку на все времена, воплощением истинной красоты и вообще священной коровой; рядовой же европеец посмотрит на нее и хмыкнет: дескать, подумаешь, корявка какая, много ли умения нужно для ваяния такой поделки. То ли дело фарфоровая посудина, пусть и массового производства: и кр-расиво, и ба-агато. (Наверное, тут ситуация вроде того, как Шарапов в ответ на предложение сыграть на фортепиано лихо взлабал этюд Шопена и тут же получил от скривившегося Промокашки презрительное «Это и я так смогу». А вот не сильно затейливая «Мурка» вызвала у публики живейшее понимание, восхищение мастерством исполнителя, восторг и предложение немедленно выпить).
| Знаменитый мастер керамики Огата Кэндзан (1663–1743) был продолжателем традиций как уже упоминавшегося Нономуры Нинсэя, так и Хонами Коэцу. Кроме того, его родным братом был Огата Корин – один из наиболее известных японских художников, основатель популярнейшей школы живописи Римпа. (Братья выросли в семье богатого торговца тканями, который поставлял свои товары крупным даймё и императорскому двору; братец Корин в молодости был знатным разгильдяем, и только после смерти папы (в связи с наличием отсутствия необходимых для поддержания штанов (то есть хакама) денежных средств) с неохотой взялся за ум, однако потом неожиданно ощутил значительный творческий зуд, увлекся, разошелся, раззуделся, размахнулся, и стал один за другим ваять шедевры, которые стали достоянием не только японской, но и (впоследствии) мировой художественной культуры). Выросший в столь замечательном окружении младший Огата учел уроки старших, взял себе звучный псевдоним «Кэндзан», означающий ни что иное как «Житель Небесной Горы», и приступил к самостоятельным занятиям творчеством. Поначалу он, глядя на брата, экспериментировал с красками и тканями, однако затем, хорошенько набив руку, пошел своей дорогой, обратясь к керамике. Выше было сказано, что начало производства фарфора в Японии парадоксальным образом спровоцировало всплеск интереса местных гончаров (и потребителей их продукции) к более старым видам керамики – некое возрождение национальных стилистических традиций. Кэндзан, внимательно изучив наследие Нинсэя, поднапрягся и стал работать в собственной манере, используя в росписи керамических изделий и живописный опыт своего брата. Кэндзан весьма любил флористические мотивы: попроще – цветочный орнамент, посложнее – чахлые заснеженные ростки бамбука, кривенькие сосенки на склонах невысоких гор, и, само собой, очень грустно цветущая сакура, как едва ли не наивысшее в восприятии японцев воплощение моно-но аварэ, «печального очарования вещей». (Пример для понимания данной мотивационной дефиниции: как указывает прекрасная Сэй-Сёнагон в своем знаменитом сочинении, летняя ночь – штука в принципе ничего так, она, конечно, «прекрасна в лунную пору, но и безлунный мрак радует глаза»; то есть ни шиша не видно, но все равно – красота. Очень мило). Сакура в этом плане ведь чем хороша? Вот цветет такая вся красивая, «подобно одинокому облаку в высоком небе», а потом хрясь – и вся одномоментно облетела, только голые ветки. «И скучно, и грустно, и некому руку подать»: как раз то, что нужно для внутренней гармонии. Еще Кэндзан очень уважал изображать беленький цветок югао – «вечерний лик», – который имеет свойство раскрываться вечером, а к утру скукоживаться. Ну, этот мотив, ясное дело, был одним из самых трендовых в японской культуре, особенно в поэзии – начиная со времен куртуазного Хэйана, когда всякий добропорядочный гражданин, вернувшись спозаранку от подружки, должен был поднапрячься и, хоть тресни, сочинить для нее послание в виде стихотворения. Кэндзан, как человек мейнстрима, не мог оставаться в стороне – и, помимо собственно цветочка, наносил на свои тяван (чашки) каллиграфические иероглифы, аллюзируя к великому «Гэндзи моногатари»… Автор статьи: И. Потапов. | 
|
