История керамики: темная ночь, лунный тазик и очередной японский принцип

«Сайко-кутани» – именно тот фарфор, который стал популярен в Европе после уже упоминавшейся вписки сынов Ямато в лоно развитой западной цивилизации с ее непреходящими ценностями. Причем японские мастера керамики, расширяя свой ментальный и материальный кругозор, в работе стали применять импортные красители (а химическая промышленность в Старом Свете и Америке, понятное дело, работала на ура, предлагая потребителю просто чудесатые вещи), что, в принципе, пошло на пользу: в росписи посуды появились новые, невиданные ранее оттенки и полутона, которые чрезвычайно радовали глаз профессиональных эстетов и примкнувших к ним любителей чайных церемоний. «Сайсики-кинрандэ» – наиболее популярный стиль Кутани: масса изящества, многоцветье, а еще – в соответствии с европейскими вкусами – сплошная позолота. Но в целом изысканно.

Впрочем, в борьбе за внимание и кошелек потребителя мастера использовали не только уже известные приемы, но и изобретали новые: к примеру, довольно оригинально выглядело черное с золотом. «Цуякэси-куро» – название техники: дословно – «матово-черное». Мало того, керамисты, ударившись в изобретательство, стали заимствовать то, что было наработано представителями других видов декоративно-прикладного искусства: тот же «цуякэси-куро» является как бы аллюзией к работам мастеров эпохи Хэйан (794 – 1185 гг.), когда очень популярной – и более распространенной, нежели керамическая, – была деревянная посуда, покрытая лаком; многие изделия (либо предметы культа, либо посуда для тех, у кого имелись соответствующие запросам денежные средства) были выполнены в технике лакировки золотом маки-э, которая считается уникальной. (Небольшой офф-спин: добытым из лакового дерева лаком уруси покрывают сухую деревяшку (впрочем, можно и металл, и кожу, или что еще в голову взбредет), потом на эскиз дуют через трубочку серебряной или золотой пудрой: лишнее убирают. Слоев покрытия может быть несколько, отчего глубину рисунка можно менять. Сверху – еще тонкий слой лака, затем – полировка, и получается лепота).

Обратившись к техникам смежных по профилю искусств времен куртуазного Хэйана, керамисты периодов Мэйдзи (1868 – 1912) и Тайсё (1912 – 1926) в росписи своих изделий решили использовать и сюжеты, обязанные своим происхождением той эпохе. Пример: по легенде, как-то раз  осенней ночью хэйанская поэтесса Мурасаки Сикибу сидела подле озера Бива, и, пригорюнясь, взирала на отражение луны на водной глади. В результате на нее обрушилось вдохновение; однако она не стала спьяну кидаться в воду в поисках одинокого золотистого диска, как это (с трагическими для себя последствиями) проделал великий китайский поэт Ли Бо, а с озаренным лунным светом челом тихонько прошла в свои покои и приступила к написанию бессмертного «Гэндзи моногатари». (Надо сказать, что японцы вообще обожают таращиться на луну, особенно осенью: с давних времен у них для этого есть даже специальный праздник под названием цукими (сейчас принято отмечать 15 сентября): народ собирается у своих домов, вкушает праздничную трапезу, в меру пьет сакэ и медитирует на равнодушный желтый лунный тазик, на котором, непонятно как угнездившись, лунный заяц упорно толчет в ступке лунный лавр, дабы сварганить из него снадобье земного долголетия). Подобная коллизия отлично укладывалась в рамки очередного японского эстетического принципа мияби, модного при изломанно-утонченном хэйанском подворье (то есть дворе): изысканная элегантность при отсутствии как вульгарности, так и излишней замороченности, мешающей наслаждаться приятными ништяками. В самой Японии эту концепцию со временем потеснил более строгий принцип ваби-саби, а вот на Западе она пришлась вполне к столу: в результате фарфоровые чашечки Кутани с черной лакированной (или шероховатой) ночью, посередь которой ярко сияла золотая толстощекая луна, стали там весьма востребованы. (Впрочем, первенство в чартах все же удерживали изделия в стиле «сайсики-кинрандэ»).